Основные проблемы теоретической семиотики

Здравствуйте! Лекция прочитана 29 сентября 2011 года в Москве. Лектор - Александр Николаевич Барулин, кандидат филологических наук, доцент, представитель компании ABBYY. Видеозапись размещена на сайте polit.ru. Здесь приводится сокращенный конспект.

В лекции рассказывается об истории и основных понятиях семиотики - науки о знаках и знаковых системах. Я не включил в конспект начало (около 13 минут), где рассказывается об истории и общих положениях, а также не привел лирические отступления от темы. Начинается конспект сразу с теории. Заключительная часть лекции, состоящая из вопросов к лектору и его ответов, приведена дословно и находится в файле, который можно загрузить. Предлагаю сначала ознакомиться с текстом, а потом смотреть. Если будет скучно у меня читать, сразу смотрите.

Если захотите узнать о многозначности смысла средневековых изображений, их семиотике, смотрите лекции "Средневековый демонологический бестиарий": 1-я лекция и 2-я лекция. По теории языка смотрите также лекцию Сергея Татевосова "Теория языка и язык теории" и лекцию Барбары Парти "Формальная семантика как порождение лингвистики и философии".

Конспект вопросов и ответов: http://ifolder.ru/29577226
Источник: http://polit.ru/article/2011/09/23/baroulin_anons/
-------------

Первыми людьми, которые обратили внимание на то, что у знака есть устройство, какая-то структура, были стоики. Они рассуждали так, что знак состоит из трех частей. Первая часть - это то, что МЫ слышим и варвары слышат. Вторая часть, грубо говоря, - то, что звучит, звучание. Вторая часть - это тот объект, который обозначается. Ну, они, в основном, сосредотачивались на объектах внешнего мира, потому они говорили, что это то, что МЫ видим и варвары видят. А вот третий компонент знака, говорили стоики, - это мысль, которая вложена в этот самый знак. И вот МЫ ее видим, а варвары не видят... Рассуждение хорошее, но, в принципе, не очень понятно, как проверить: действительно ли там что-нибудь под этим наблюдением есть?

Фреге был первым человеком, который придумал, что, вообще-то, у знака, на самом деле, бывает три типа равенств. Он говорил, что, во-первых, это бывают равенства означающих. Например, возьмем слово "три". Когда говорится, что в слове "три" три буквы, это имеется в виду означающее, и слово "три" в этом смысле равно, например, слову "три" как повелительному наклонению глагола "тереть". В этом смысле, у них означающие совершенно идентичны. Но не идентичны все остальные компоненты. Второй тип равенства, говорил Фреге, - это равенство обозначаемых объектов. Например, можно сказать: "Утренняя звезда", - это пример Фреге, а можно сказать: "Вечерняя звезда", - иметь в виду мы будем одно и то же: это Венера. Это равенство, называемое референтностью. В лингвистике называется референтностью, Фреге его называл просто равенством обозначаемых объектов. А третий тип равенства - это равенство идей, которые вложены в знак, и лингвисты это называют просто синонимией. Это известное вам значение: например, бегемот - это то же самое, что гиппопотам. По означающему это два разных знака: между ними равенства нет никакого. По обозначаемому объекту, можно обозначить словом "гиппопотам" одну особь - толстую, с двумя зубами или с четырьмя; а бегемотом - другую. Тогда получится, что эти два слова обозначают у нас два разных объекта. Значит, равенства здесь тоже может не быть. А вот как раз то, что называется в лингвистике, семиотике интенсионалом, то есть то, что составляет содержание этой самой идеи, абсолютно одинаково. Лейбниц для таких случаев предлагал использовать процедуру переименования: то есть если можно заменить "гиппопотама" на "бегемота" во всех контекстах, то они равны по этим интенсиональным компонентам. На самом деле, здесь есть один подвох. Дело в том, что, когда мы говорим, что в слове "бегемот" столько-то букв, то оно не будет равно "гиппопотаму", и его нельзя будет заменить на "гиппопотам". В слове "бегемот" - такие-то буквы, а в слове "гиппопотам" - такие-то буквы, и уже ничего заменить нельзя. И в некоторых, так называемых автонимных, контекстах тоже нельзя будет заменить. Ну, допустим, когда мы скажем, что некоторый человек считал, что "бегемот" - это одно, а "гиппопотам" - это другое. Здесь опять не будет у нас возможности поменять одно на другое...

Работы Фреге, работы Пирса и работы Соссюра - это три разных начала семиотики, то есть они задали некоторые разные ядерные компоненты семиотики. Пирс, например, считал, что логика и семиотика - это одно и то же. То есть вообще логика должна заниматься тем, как устроен знак, какие бывают равенства знаков, что такое истинность, применительно к знаку, и как работает знак в сообщениях, которые уже можно оценивать с точки зрения истинности и ложности. В его семиотических работах появляются первые истинностные таблицы, так что логики считают, что Пирс был одним из основателей математической логики - наравне с Фреге, кстати. Фреге, поскольку он такого слова не использовал никогда, не использовал "семиотику", поэтому мы не знаем, как он считал - как соотносятся семиотика и логика...

Соссюр первый рассмотрел понятие коммуникативного акта. Это такой элементарный акт коммуникации, который происходит между двумя участниками коммуникации. Он создал первую схему. Она была очень простая: есть адресант, есть адресат и сообщение... Впоследствии эта схема была очень сильно усложнена в процессе исследований семиотических. У Соссюра была такая идея, что наука должна изучать только постоянные какие-то явления, а вот вещи, которые меняются, - скажем, знаки... Допустим, возьмем слово "человек". Человек может обозначать Иванова, Петрова, Сидорова... Для Соссюра Иванов, Петров, Сидоров - это переменная величина, он ее из знака изымает. Дальше, говорил Соссюр, каждый человек может произнести слово "Петр" совершенно по-своему: в нем будет особый тембр звучания, он особым образом может произносить звук... Значит, фонетику мы тоже исключаем из состава знака, и у нас остается только фонологический состав в качестве означающего, то есть состав фонем. Грубо говоря, можно считать, что фонему и букву мы сейчас различать не будем. Вот, собственно, и все по означающему. Таким образом, у Соссюра было всего два компонента в знаке, а не три, как говорили, например, стоики или Фреге, а именно - означающее и означаемое; он там в означаемом ничего не различал. С другой стороны, Соссюр не проверял, как Фреге - с помощью равенств, какие бывают у знаков равенства. Значит, если мы исключим этот компонент - скажем, объект обозначаемый, - у нас не получится референциального равенства, которое для лингвистики имеет очень существенное значение... Для понимания текста чрезвычайно важно, что обозначается один и тот же объект: "Вася" и "он". Вроде бы все у них разное: обозначающее, интенсионал, - а вот референтность у них одинаковая... Получается, что для Соссюра эта референциальная часть вообще из исследований лингвистических выпадала - при том, что там есть еще одна важная деталь, которая связана с этим референциальным компонентом.

Дело в том, что каждый референт должен быть определен относительно некоторого мира, в котором он определен и в котором, собственно говоря, он живет и функционирует. Давайте себе представим, что мы сидим на театральном представлении; идет пьеса... Вдруг зритель начинается вмешиваться в действие. Был случай, когда Райкин выступал, и кто-то с места стал вставлять реплики в его выступление - он остановил выступление и сказал: "Так. В этом зале говорю только я". Что это значит? На самом деле, на сцене действует особый мир, в котором определены эти персонажи, которых играют актеры, но зал - это другой мир, и он не имеет права входить в тот мир, который присутствует на сцене. Между залом и сценой естественным образом должен быть некоторый договор, что люди, которые сидят в зале, верят тому, что происходит на сцене, как будто это действительно происходит на сцене... Это очень существенная тоже деталь для характеристики знака и для характеристики текста, в котором знак выполняет некоторую важную функцию. И в литературных произведениях тоже это безумно важно.

У меня есть работа по "Слову о полку Игореве", и там вы помните все этот пассаж про Бояна: "Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу..." Оказывается, нужно понять, в каком мире, собственно говоря, происходит событие, где "Боян растекашется мыслию по древу". И различные переводчики, которые переводили этот кусок, понимали это совершенно по-разному, вплоть до того, что были такие идеи, что было действительно такое древо, по которому Боян взбирался. Дальше еще есть один пассаж в "Слове о полку Игореве", где говорится уже о мысленном древе, и, собственно говоря, это имеется в виду, то есть древо это существует только в мыслях, в определенном только мире. Это там Боян разгонялся мыслью. "Растекашется", кстати, совершенно неправильно трактуется и переводится в большей части переводов; на самом деле, современный русский язык сохраняет только одно значение у этого самого "растекашется" - это "растекаться" (о жидкости), больше не имеет никакого; а на самом деле есть в русском языке глагол, который сохранил... - "тикать", "течь", вообще-то. Этот глагол обозначал быстрое перемещение - значит, получается, что Боян разгонялся мыслью, и, поскольку это древо - это на самом деле Древо Мира (у Древа Мира различается крона, ствол и корни - это три компонента, которым сопоставляются разные части мира: подземный мир, Земля и горний мир, где живут боги), то, соответственно, если это учесть, то мысль совершенно по-другому должна пониматься, чем так, как сейчас толкуется ("начинает вдаваться в подробности какие-то несущественные" и т. д.).

Так что вот это понятие мира, которое тоже относится к референциальному статусу некоторому, тоже для знака безумно важная деталь, и нужно обязательно определять, в каком мире живет референт, правила какого мира к нему применимы. Или взять Набокова, к примеру. Набоков совершенно не предупреждает никогда читателя, и часто такие аберрации появляются, то есть когда читатель, собственно говоря, не понимает, о чем идет речь: о воспоминаниях героя, о реальном мире, или о мечтах его каких-то, и т. д. И Набоков это все сознательно делает: он смешивает эти вот самые миры. Или там у Борхеса в огромном количестве его замечательных, маленьких таких вот, вещей нужно обязательно разбираться, где какой мир работает, в каком мире, собственно говоря, происходят события, которые там Борхес описывает, и т. д. То есть это, получается, тоже для знака безумно важная деталь, которая у Соссюра напрочь выпадает.

В современной семиотике, в принципе, все так и идет. Одни идут за Пирсом, и у них получается одна структура знака, причем у Пирса есть какие-то колебания... То есть иногда под словом "знак" Пирс имеет в виду только означающее, то есть только в слове "Три" три буквы, больше - ничего. А иногда он имеет в виду все компоненты знака... Есть, правда, у Пирса одна такая хитрость: у него есть интерпретатор и интерпретанта... Но, вроде бы, он не говорит, что это компонент знака; это отдельная какая-то деталь, которая к знаку, по Пирсу, непонятно имеет какое отношение...

...То есть очень многие семиотические идеи получили новую жизнь в каких-то вот таких разных научных дисциплинах, но при этом никто из тех, кто в этих дисциплинах семиотику каким-то образом развивает, не занимается фундаментальными проблемами семиотики. Взять, например, Юрия Михайловича Лотмана, которого я уважаю: он действительно замечательный литературовед, но Лотман никогда не занимался ни проблемами знака, структуры знака, ни проблемой того, как функционирует знак в художественной литературе, ни проблемами коммуникативного акта, ни другими какими-то теоретическими проблемами. Я уже не говорю о том, что, в принципе, надо было бы посмотреть и обобщить вот это вот понятие - "знак". Надо рассмотреть еще с некоторой точки зрения: а кто использует, собственно говоря, знаки? И вот в этом смысле семиотика тоже разделяется на несколько таких кланов. Есть такой клан, который сейчас возглавляет Умберто Эко, который считает, что надо заниматься только антропогенной семиотикой, то есть семиотикой, которая имеет отношение только к человеку.

Правда, среди биологов пока семиотические понятия не находят такого серьезного распространения... То есть там есть стимул, есть сигнал, а вот знаку как-то место там не очень находится... Дело в том, что от человека очень сложно судить о том, какая у знаков семантика - у знаков, которые есть в знаковых системах, которые есть у животных, какая там семантика... Хотя, в общем, представлять, что какие-то знаки поддаются трактовке. Когда собака виляет хвостом, то она хорошо относится к тому, на кого смотрит, и когда она, наоборот, прижимает уши к голове и оскаливается, тоже понятно, что она не очень хорошо относится к тому, кто там с ней общается. Ну, это такие простые случаи, а бывают более сложные. Ну, скажем, есть такое понятие в биологии - демонстрация (прим. мое: читайте В. С. Фридмана, "Ритуализированные демонстрации позвоночных в процессе коммуникации: знак и стимул"). И демонстрация очень сложно выделяется просто из поведенческих актов; выделяется она только тем, что там имеется элемент нарочитости. Животное застывает, скажем, в какой-то позе, или как-то по-другому демонстрирует особенность своего движения. Но это вызывает различные толкования у биологов, и они не очень просто согласны, что это тоже знаки какие-то. Когда мы говорим о коммуникации, в семиотике есть такое правильное положение, что знак - это часть текста, текст - это элемент знакового поведения, а знаковое поведение - это разновидность вообще просто поведения (прим. мое: читайте книгу "Происхождение знакового поведения", авторы: Я. А. Шер, Л. Б. Вишняцкий, Н. С. Бледнова).

Получается, что вся коммуникация встраивается у биологов в этологию (должна встраиваться, в принципе), и никаких противоречий здесь нет. Единственное, о чем можно говорить было бы: мы привыкли к тому, что язык - это статичная система знаков, то есть там - совершенно определенный какой-то словарь имеется, определенное число фонем действует в языке; при этом, например, упускается из виду, что словарь-то в языке, на самом деле, бесконечен, потому что бесконечен инвентарь морфем просто-напросто. Принципиально бесконечен, теоретически бесконечен; так, конечно, он, можно сказать, ограничен, но нельзя сказать, что словарь ограничивается двумястами миллионами единиц. ...Словарь морфем языка постоянно пополняется, по крайней мере, из трех источников. Первый источник - это звукоподражание. Слышали когда-нибудь звукоподражение типа "блямс"?.. Может появиться вполне, и может стать нормальным корнем, к нему можно будеть присоединять ("не бремкай", там...) суффиксы какие-нибудь... Второй источник - это сокращения. Скажем, "вуз", "вузовец", "вузовский" и т. д. Четвертый компонент - это просто сокращенные слова... Это все сокращенные какие-то элементы слов, а могут получиться новые корни: "пошел к заму", "увиделся с замом" и т. д. И, наконец, еще один источник такого бесконечного присоединения новых морфемных объединений - это заимствования (естественно, из других языков), которых тоже открытое множество. Не очень-то у нас выходит, что язык - это такая замкнутая система. Вот у животных, действительно, - замкнутая система. Они не могут развиваться, они не могут пополняться, они, более того, передаются по наследству каким-то образом, хотя там есть элементы обучения: и у птиц, и у обезьян, и у кого угодно. ...Неправильно, например, рассуждение: вот мы не можем признать демонстрации знаками потому, что они не имеют стабильного такого статуса, как, например, означающее слово в языке. Имеют, вполне, но просто знаковые ситуации бывают adhoc-овые, то есть знаки, которые придумываются на ходу, например. И у животных это, кстати, в огромном количестве присутствует, и у человека - они все равно знаки, понимаете? Несмотря на то, что они не имеют стабильного такого существования, изобретаются применительно к некоторой ситуации, к некоторому месту, но это нормальные знаки, у них есть означающее, некоторая идея, и есть ситуация, к которой они привязаны, - референтная ситуация. Все три компонента присутствуют. Мне не очень понятен ступор, который мешает биологам признать, что у животных есть знаки.

И есть еще огромная область, которая мало исследована, и в которой тоже очень трудно что бы то ни было признать знаком, потому что просто плохо люди знакомы с определением знака, с тем, что такое вообще знак. Это информация, которая передается внутри организма, скажем, от клеток или от органов каких-то, например, в мозг. Известно, что информация эта передается; более того, известно, что она многократно перекодируется; то есть у нас внутри организма существует не один, а множество кодов, которые работают на разных уровнях организации организма. И, кроме того, еще известно, что они генерализуются: вот эта информация, которая идет от клеток, скажем, в мозг, она генерализуется еще. Кроме того, и растения умеют тоже общаться; они умеют сообщать о вредоносных влияниях, о вредителях, умеют сообщать другим деревьям с помощью специальных химических сигналов. Умеют общаться грибы. Получается, что нам надо еще расширить вот эту огромную сферу, которая уже и так огромна в семиотике, до этих больших областей. Зачем нужно заниматься нам, прикладникам, скажем, фундаментальными проблемами? Затем, чтобы адаптировать слово "знак", понять, как функционирует знак в сфере, которую они изучают. В каждой области обнаруживаются какие-то свои детали, которые обогащают семиотическую теорию. Пока ни одно прикладное исследование семиотику не обогащает именно потому, что оно не занимается фундаментальными проблемами семиотики.

Первое, что бы я хотел обсудить, - это вот такая идея. Дело в том, что у слова "знак" в русском языке, и ни в каком другом языке, нет гиперонима. Гипероним - это более генерализованное понятие, на которое ссылаются при определении данного понятия, формулировке определений. Обычно говорят, что в знаке означающее указывает на интенсионал и на референт. На самом деле, если мы вспомним просто, что существует такое понятие, как модель, то станет понятно, что на самом деле правильным гиперонимом к понятию "знак" нужно применить к понятию модели, потому что, для того, чтобы понять, почему это, в принципе, возможно, надо сначала установить понятие модели. Вот модель, вот это объект и, вот, между ними какие-то отношения. для того, чтобы говорить содержательно о понятии модели, нам нужно еще одно понятие. Я введу понятие эйдосов. Понятие эйдоса когда-то ввел Платон, это платоновское понятие. И Платон под ним понимал любые идеи, которые каким-то образом характеризуют предметы. Под эйдосом я буду понимать любые нематериальные, грубо говоря, свойства, параметры предмета, любого вида информацию, которая существует только у нас в головах, и больше нигде, и так далее. Ну, скажем там, вот такое понятие, как "экватор". Причем у этого понятия "эйдос" для меня будут важны еще два таких ценных качества. Во-первых, из них можно что-то такое конструировать. Из эйдетических компонентов можно что-то конструировать. Во-вторых, соответственно, например, числа я рассматриваю как эйдетический материал, из которого строится, ну, скажем там, модель разного рода. Все геометрические фигуры естественным образом носят эйдетический характер, и, на самом деле, у них тоже есть некоторая укорененность; дело в том, что это свойство зрительного восприятия: все геометрические фигуры, стремление линий в построении правильных фигур и т. д. - это все некоторые элементарные фигуры зрительного восприятия, из которых человек строит контуры объектов, которые он потом распознает. Еще одно важное свойство состоит в том, что эйдос я буду противопоставлять энтропии, то есть неопределенности и хаосу. То есть всякий эйдос наводит некоторый порядок, потому что он из некоторых компонентов строит некоторые понятные совершенно, разложимые на элементы, с понятными отношениями между элементами некоторые такие фигуры, образы такие. Соответственно, когда мы говорим о моделях, то всякий раз нам важно, что у всякой модели существует эйдетический компонент, который, собственно говоря, представляет вот именно эту неэнтропийную часть информации в объекте. Вообще, в принципе, у модели корабля, как вы понимаете, как и у всякого предмета, - бесчисленное количество свойств, равно как и у корабля - тоже бесчисленное количество свойств. А эйдос ограничивает те свойства, на которых мы сосредотачиваемся, которые мы высвечиваем и которые мы как бы ставим в фокус своего внимания. И, соответственно, для того, чтобы появилась модель любого объекта, нужен сам объект, эйдетический какой-то образ этого самого объекта. Соответственно, здесь то же самое: модель, эйдетический образ этой самой модели, и нужно, чтобы существовала еще видимая или невидимая, понимаемая или непонимаемая система соответствий между элементами эйдетического образа объекта и эйдетического образа модели. Зачем, собственно говоря, им нужна модель? Модель нужна для того, чтобы по свойствам модели судить о свойствах объекта. По главному такому типу различаются, соответственно, модели аналоговые и модели неаналоговые, то есть те, которые вот элементарно таким сопоставлением, собственно говоря, и работают, типа пальцев и камней...

Все основные идеи по поводу того, как устроен знак, у Платона концентрируются в его диалоге "Кратил"... Платон спорит с двумя людьми, один из которых утверждает, что имена (они говорят об именах; ну, а имя - это одна из разновидностей знака) даются по природе, а другие говорят: нет, по природе не даются - даются по договору. Каждый приводит свои аргументы, но самое главное, что усматривает Платон.., - что они различают только две части знака, а именно - обозначающее и обозначаемый объект, и больше - ничего. Когда говорится, допустим, что означающий дается по договору, то есть имена даются по договору, то это значит, что вот такое означающее будет соответствовать вот такому-то объекту. Это говорят там последователи Демокрита. А другие говорят, что имена даются по природе. Что это значит? Это значит, что означающее не просто так вот связано никакими отношениями, и никакого подобия там не существует, а существует некоторая идея, по которой вот именно такое означающее должно соответствовать вот такому-то объекту. Это и есть, собственно говоря, "по природе". Как с ними спорит Платон? Он показывает, что имя - это инструмент, действительно, называния, но называет-то имя не только предмет, а там еще есть некоторые детали, причем Платон вводит гораздо больше компонентов знаков, чем потом последователи Платона - скажем, стоики, которые, наверняка, знакомы были с трудами Платона, и дальше... И Соссюр, и Фреге тоже были знакомы с этими работами... Ничего, похожего на платоновское, там тоже не обнаружилось. Платон говорит, что у объекта есть эйдос объекта, у имени есть эйдос имени, и у означающего есть тоже отдельный эйдос означающего. То есть каждый элемент знака, который здесь присутствует, Платон наделяет еще... то есть он вставляет туда еще по одному компоненту. Вот, эйдос означающего лучше всего высветил, на самом деле, Соссюр. Ну, говорит, посмотрите на шахматы. ...Материал нам не важен, когда мы судим о фигурах, а для фигур важны только действия, на которые они способны - значит, их семантика. Вот, Платон бы это назвал эйдосом имени. Всякий членораздельный звук языка можно представить в виде матрицы дифференциальных признаков. Вот, допустим, у нас "п" какой-нибудь: это согласный, губно-губной (по месту образования), взрывной, твердый и глухой. Вот, эта матрица дифференциальных признаков - это есть эйдос звука "п". У означающего, если там несколько, мы можем построить вот такие же матрицы и изобразить означающее в виде последовательности вот этих самых матриц. Это и будет эйдос означающего, эйдос звука. Мысль, которую вкладывает человек в знак, - это эйдос имени. А, кроме того, есть еще эйдос предмета, потому что... Мы имеем представление о самом предмете гораздо более богатое, чем содержание любого имени. Ну, допустим, вот человек. Человек противопоставляется животному, а если мы возьмем конкретного человека, то обнаружится, что мы обладаем гораздо большим знанием, чем вложено в интенсионал знака. То есть в человеке даже не заложено, что люди подразделяются на мужчин и женщин;.. а мы знаем, что люди разделяются на мужчин и женщин, что женщины бывают такие-то, такие-то и такие, что мужчины бывают такие-то и такие-то, то есть о человеке мы знаем огромное количество всяких разных вещей, но которые не входят в интенсионал знака. Причем те сведения, которыми человек располагает о некотором объекте, у разных людей могут сильно различаться. Вот смотрите: перед вами в первом томе "Войны и мира" появляется Наташа Ростова, и вы о ней знаете только самые общие вещи: что она девочка, что ей... четырнадцать, по-моему, лет, и, собственно говоря, вот этим ограничивается все. Но, по мере развития текста, вы узнаете о Наташе Ростовой все больше... Вот когда вы используете означающее "Наташа Ростова", у нее есть некоторый интенсионал, что она женского пола, и на этом, собственно говоря, информация имени заканчивается, а вы знаете еще кучу вещей, которые там с ней и случились. Вот я считаю, что этот компонент знака - эйдос референта - можно использовать в этой важной функции аккумулятора всех знаний. Откуда у нас эти знания берутся? Они берутся очень просто. В тексте имя "Наташа Ростова" связано с различными глаголами; у каждого глагола есть интенсиональный компонент; вот эти интенсиональные компоненты характеризуют каким-то образом Наташу Ростову: и эпитеты там, и переименовывания все, которые с ней связаны каким-то образом, и действия, которые обозначаются этими самыми глаголами, причастиями и всем, что связано с этим именем. Вот все это оседает вот в этом компоненте знака, никуда эта информация не девается, и к концу чтения "Войны и мира" вы все это у себя обнаруживаете в голове.

Еще одну важную деталь, которую озвучил Платон вот в этой замечательной работе... Он сказал, что все знаки должны быть оценены с точки зрения истинности и ложности. Это положение не признано ни в одной из логических концепций. Но был один все-таки философ замечательный, а именно - Готлиб Фреге, о котором я уже говорил, в теории которого есть моменты, перекликающиеся с теорией Платона. Допустим: "Король Франции лыс", - утверждает Фреге. В зависимости от того, к какому времени мы все это отнесем, фраза может быть интерпретирована или не интерпретирована как истинностная или ложная. Если мы это к настоящему времени отнесем, то фраза не интерпретирована, потому что никакого короля нет, поэтому неизвестно, лысый он или нет. Если к 18-му веку, значит, там в какой-то части 18-го века эта фраза осмысленна, и можно еще посмотреть, лысый был король или не лысый, и ложна или истинна эта фраза. Но Фреге говорит еще об одной вещи, что, на самом деле, для того, чтобы всю фразу оценить с точки зрения истинности или ложности, нужно, чтобы каждое имя было истинным. И он вводит специальное понятие - понятие презумпции. Презумпция - это такое утверждение, которое (ну, грубо говоря) считается истинным для того, чтобы можно было оценить фразу с точки зрения истинности или ложности. Например, презумпцией к этому утверждению: "Король Франции лыс", - является, например, предложение: "Существует король Франции". Значит, если король Франции существует, то про него можно там рассуждать, лыс он или нет, а если не существует, то нельзя. И вот таких вот множественно-истинностных высказываний, связанных с этим именем, таких презумпций должно набраться довольно большое число. И эту идею ...можно соотнести с тем, что говорил Платон, что эйдос имени и является тем, что должно быть оценено с точки зрения истинности или ложности предложения.

...Интенсиональный компонент не является единственным источником информации, по которому мы можем определить, кто имеется в виду под этим именем. Возьмем, например, составное какое-нибудь имя, например там, "сын генерала". Чтобы понять, кто имеется в виду, необходимо не только понять, что это человек, у которого отец - генерал, но еще и понять, какого генерала мы имеем в виду. Получается, что в это самое обозначение входит не только интенсиональный компонент, но и референциальный, то есть успех узнавания по имени, или по дескрипции, как говорят логики и лингвисты, - понять, кто имеется в виду; для этого важен не только интенсиональный компонент, но и предыдущие этапы распознавания знаков. Соответственно, у нас не хватает, если говорить о сложных знаках вот такого рода (о дескрипциях), еще одного термина, который обозначает те компоненты, которые позволяют нам распознать объекты, которые обозначают сложным знаком. И под интенсионалом я понимаю только эйдетический компонент знака, и больше никакой референциальный компонент сюда не входит (в интенсионал). А вот если у нас распознавание устроено так, что в распознавании участвуют референты, которые уже известны, или денотат, и существуют в этом мире, известно, как они могут действовать в этом мире и т. д., то для этого вводится еще понятие смысла. Значит, смысл - это фокус обозначения. Дело в том, что в человеческом знаке фокус обозначения может "плавать". Первым это заметил тоже Фреге, когда он анализировал высказывания такого типа: "Кеплер считал, что орбиты планет представляют собой окружности". Истинность предложения складывается таким образом, что нам неважно, чем на самом деле являются орбиты планет, а нам важно только то, что считал Кеплер. А это интенсиональная часть (то, что считал Кеплер). Значит, фокус обозначения в этом предложении: "Орбиты планет представляют собой окружность",.. - оно, вообще, может быть оценено как ложное, потому что там не окружности, а эллипсы. Но в этом предложении имеется в виду только то, что Фреге называл смыслом, и фокус обозначения сосредотачивается на интенсиональной компоненте. То же самое, например, когда мы говорим: "Бегемот - это то же самое, что гиппопотам", - там неважно, какой референт у этого самого бегемота и какой референт у этого самого гиппопотама, а важно только, какие у них интенсиональные компоненты, и утверждается, что они равны. И, наконец, фокус обозначения может замыкаться на означающем самом: когда мы убеждаемся, что в слове "три" три буквы, нам неважно, какое из значений имеется в виду. Это числительное или повелительное наклонение глагола "тереть" - нам совершенно это неважно, нам важно только означающее, и фокус обозначения замыкается на обозначающем. Вот это свойство человеческого знака отсутствует у животных. Это одна из важнейших характеристик человеческого знака. И вторая характеристика, о которой говорил Хомский, и действительно, она тоже важна для человеческого знака и отсутствует абсолютно у животных, - это рекурсивность. Рекурсивность - это существование таких правил, которые позволяют в единицу некоторого уровня вставить единицу того же самого уровня. Ну, например, в предложение вставить придаточное предложение. Оно само по себе будет тоже предложением (придаточное предложение), но вместе с главным оно образует такое единство, которое, собственно говоря, только и обозначает целое. Это пример рекурсивной вставки, и в структуре знака тоже возможны рекурсивные вставки. Ну, например, возьмем какое-нибудь стихотворение Пушкина: "Где наша роза, друзья мои? Увяла роза, дитя зари". Здесь говорится, с одной стороне, о девушке, а с другой стороны - о цветке, и Пушкин все время лавирует между этими двумя фокусами обозначения; но важно то, что для того, чтобы понять, что имеется в виду, нам нужно сначала понять, что слово "роза" обозначает цветок, а потом уже нужно понять, что цветок обозначает девушку. Есть такая система символов: "Цветок - девушка", где цветок обозначает девушку, причем разных девушек обозначает еще и разными цветами: лилии - это одно, розы - это другое, причем черная роза - это одно, красная роза - это другое, и т. д. Таким образом, здесь задействованы две семиотические системы, и один знак используется в качестве входа из одной системы в другую. Вот, это тоже рекурсивный способ использования знаков, который тоже не встречается у животных.