Здравствуйте! Предлагаю расшифровку первой лекции "Русский язык в ХХI веке", которая была прочитана 25 октября 2010 года Максимом Анисимовичем Кронгаузом в рамках проекта "Academia" на телеканале "Культура". Лекция посвящена теме появления в русском языке новых слов и исчезновения, ухода слов. Рассматриваются основные механизмы этих процессов. Приводятся примеры из компьютерной лексики, из области профессий, междометий, советского лексикона, телефонного, родственных отношений и другие. Говорится также и об изменении словоупотребления. В целом, здесь есть о чем задуматься, чему удивиться и порадоваться: последние 20 лет дали столько изменений русскому языку, сколько раньше происходило за целые века. И пусть многие брюзжат, что русский язык меняется, потому что Максим Кронгауз словами Чуковского говорит: русский язык "жив, как жизнь". Вторая лекция: http://metaslov.blogspot.com/2012/05/i-26-2010-academia.html. О будущем русского языка смотрите также в передаче с участием А. А. Зализняка "Очевидное-невероятное. О прошлом и будущем русского языка", "Русский язык в поликультурном пространстве (1-я лекция)" и 2-я лекция, "Очевидное-невероятное. Смешение языков", "Очевидное-невероятное. Язык и цивилизация".
Источник видеолекции: http://www.tvkultura.ru/issue.html?id=98876
Кронгауз Максим Анисимович - доктор филологических наук, профессор, директор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета, специалист в области структурной и прикладной лингвистики, семиотики, русского языка. Занимается проблемами семиотики языка и культуры, грамматики русского языка, семантики, теории референции, прагматики, теории диалога, политического дискурса, юмора.
Сегодня мы с вами поговорим о русском языке в 21 веке. Тема настолько огромна, что, конечно, за одну лекцию обсудить это невозможно и не нужно. И я буду говорить о том, что происходит здесь и сейчас. Сейчас - только начало 21 века, но уже многое можно сказать, многое о том, что мы наследовали из века предыдущего, 20-го, и многое о том, как движется наш с вами родной язык. Я сразу хочу сказать, что ученый, лингвист, который изучает современность, причем современность свою, то есть то, что происходит здесь и сейчас, всегда находится немного в невыгодных условиях. Кажется, что, наоборот, ему легче, потому что ему не надо раскапывать что-то скрытое или тянуться к чему-то далекому. Но его объект все время ускользает от него. Пока ты изучаешь, раздумываешь над современным языком, он уже успевает измениться и сделать какие-то шаги в будущее. В этом смысле, исследователь постоянно не успевает за своим объектом, постоянно догоняет его. И вторая трудность - скорее, внешняя. Она состоит в том, как люди оценивают, ну, люди, коллеги оценивают результаты такого исследования, результаты того, что происходит здесь и сейчас. Когда человек рассказывает о чем-то прошлом, раскапывает какие-то новые факты - это всегда добавление к знаниям, всегда некое прибавление их, а когда мы говорим о чем-то чужом, это тоже мы раскрываем что-то неизвестное, сообщаем какие-то новые факты. А что же такого в изучении своего, сегодняшнего? Ведь это всем хорошо известно. Это такая проблема, которую не всегда исследователю удается преодолеть, потому что очень часто реакция, особенно если речь идет о публичных лекциях о, вот, том, что происходит у нас сейчас, реакция такая: ну, а что же вы рассказали? Ведь мы же это все давно и хорошо знали.
Язык постоянно меняется. Это, может быть, главный закон языка, это банальность абсолютная. Но, тем не менее, это так. Язык меняется постоянно, но надо отдавать себе отчет в двух вещах. Первое: он меняется с разной скоростью. Иногда это очень медленно, иногда требуются века, чтобы язык немного изменился, а иногда - десятилетия, чтобы изменилось много. Вот, мы с вами находимся в таком двадцатилетии. Ну, скорее - я, потому что вы моложе. Но за эти 20 лет мы прошли путь, который язык обычно проходит за несколько веков. Почему это произошло? Почему скорость изменения резко возросла? Скорость возрастает, как правило, под следствием внешних причин. И, вот, здесь - второе замечание: причины изменения языка бывают внутренние и внешние, и внутренние причины, как правило, неторопливы, а внешние побуждают язык двигаться очень быстро. По сути, внешние взрывы, внешние изменения являются катализаторами изменений языковых. Для нас таким катализатором стало два события: социальный слом - это перестройка, и слом технологический - это появление, изобретение Интернета и развитие его. Прошло уже более 20 лет после начала перестройки, и уже можно подвести некоторые итоги, с одной стороны, а с другой стороны - посмотреть в будущее: будет ли язык изменяться теми же темпами, или эти изменения притормозят, произойдет некоторая пауза, остановка. Прежде всего, языковые изменения реагируют на изменения цивилизационные, то есть появление новых вещей, в меньшей степени - новых понятий (это более консервативный процесс). Кроме того, в языке происходят изменения, связанные с социальными отношениями. Это отдельная проблема, и мы ее сегодня коснемся. Я буду говорить, прежде всего, о двух типах изменений в языке: первое - изменение лексики, появление новых слов и уход некоторых старых, и второе - я буду говорить об этикете: что произошло с нашим речевым этикетом.
Мы испытываем некоторые ощущения, независимо от нашей профессиональной специализации. Мы все волнуемся по поводу нашего языка, и реакция более, в большей степени, эмоциональна, чем рациональна. Поэтому обсуждать такую тему тяжело. Хочется спорить, волноваться, а задача лингвиста, прежде всего, - подойти с рациональных позиций и понять, что происходит, а не давать какую-то оценку. Ну, как правило, сегодня очень много говорят о том, что с языком все не так. И самый частый вопрос, который мне задают в последнее десятилетие - это вопрос: гибнет ли русский язык? Ну, сам по себе вопрос, с моей точки зрения, бессмыслен. Бессмыслен потому, что как можно спрашивать, гибнет ли язык, если вы задаете этот вопрос на этом языке, если мы с вами постоянно общаемся на этом языке, и если наш язык обслуживает все сферы общения, все сферы коммуникации? Слово "коммуникации" я буду сегодня произносить довольно часто. Гибнуть язык может только в том случае, если он перестает служить инструментом общения вообще - и тогда это мертвый язык, как латынь, скажем, - или если он перестает служить инструментом коммуникации в определенной сфере: ну, скажем, ученые перестают писать статьи на этом языке, и тогда язык теряет какую-то очень важную часть, научный подъязык. Но, слава богу, русский язык сегодня обслуживает все сферы, и поэтому вопрос о гибели я сразу уберу в сторону. Что же мы будем говорить? Не гибель, тем более, что гибель - тоже эмоциональная вещь, скорее можно говорить о переходе языка в разряд мертвых языков, омертвении.
Мы будем говорить о модификации, об изменениях. Иногда используют термин "мутации", но он тоже более оценочный. Вот, давайте, сегодня попробуем отойти от эмоций и рационально взглянуть на то, что происходит. Я вначале продемонстрирую некоторые механизмы работы языка, осваивание им новых слов. Ну, очевидный факт, ни для кого это не секрет, что сегодня огромное количество новых слов хлынуло в язык. Настолько много, что, открывая, скажем, газету, мы сталкиваемся с тем, что не все слова понимаем. И это уже перестало раздражать и мешать читать, потому что мы пропускаем их, понимаем примерно по контексту и читаем дальше. Но, все-таки, как появляются в русском языке новые слова? Или даже не слова, а просто мы видим, что некоторое привычное слово используется так, что оно не вполне понятно, или совсем непонятно, или используется в каком-то таком контексте, что оторопь берет, потому что никогда так слово не употреблялось. Что за механизмы использует язык, почему эти слова или новые значения появляются в языке, и как на это должен реагировать человек: не в смысле эмоций, а как он должен понимать соответствующие тексты, как он должен обрабатывать соответствующую информацию?
Ну, я обращусь к такой выгодной, удобной области, которая называется компьютерной лексикой. Совершенно понятно, что в компьютерной лексике не могло не появиться новых слов и новых значений, потому что все новое: появились новые предметы и новые понятия. Соответственно, появились новые существительные, новые глаголы, ну, и даже слова других частей речи. Несколько примеров, с которых я начну. Ну, прежде всего, очевидно, что больше всего язык заимствует, заимствует из английского языка. Это не единственно возможная языковая стратегия. Некоторые языки пошли по другому пути. Например, французский пошел по пути другому: ну, он, скорее, переводит английские термины на французский. Русский же, в основном, в этой области, заимствует. Ну, какие слова мы знаем - совершенно очевидно: это слова "компьютер", "принтер", "процессор" и многие другие. Я замечу, что еще в 90-х годах, когда издавались словари вычислительной техники, слово "принтер" не шло первым в этом ряду, а, скажем, первым в очень хорошем первом словаре вычислительной техники было слово "печатающее устройство", а через запятую шел "принтер", то есть какое-то время они конкурировали за право остаться в языке. И, все-таки, победил принтер. Почему?
Ну, здесь можно объяснить это очень просто. Есть еще один очень общий и тоже довольно банальный закон, который состоит вот в чем: если в культуре, в цивилизации появляется важный предмет или важное понятие - важное явление (обобщим это), то оно должно называться одним словом. Это закон такой экономии лексики - если хотите, лексикализации понятий; так быстрее. Пока мы будем выговаривать некоторое словосочетание, уйдет больше времени, а если понятие важное, то для него должно быть одно слово. Конечно, этот закон не безусловный, есть исключения. Ну, скажем, "железная дорога", так называемые фразеологизмы. Но это, все-таки, исключение, а правило в целом таково: важное понятие, важное явление - одно слово. И поэтому "принтер", чужой для русского языка, довольно легко победил "печатающее устройство".
Итак, мы видим, что русский язык легко заимствует, легко берет что-то из чужого языка - ну, сегодня это, прежде всего, английский язык. Область заимствований из других языков очень узкая. Ну, скажем, французский язык: нужен ли он как источник заимствований? Нужен, но только в области кулинарии и в области моды, высокой моды. Остальные языки тоже дают очень небольшие ручейки заимствований, а английский - из английского к нам хлынул целый поток. Так вот, всегда ли русский язык заимствует? Ну, действительно, это довольно простой способ. Однако это не единственный способ, и я сейчас покажу на примере компьютерной лексики, что есть и другие способы, причем разные.
Ну, пример довольно простой; примеров много, я выбрал просто пример случайный, подобрал три компьютерных слова, которые, ну, скажем так, случайным образом означают животных. В компьютерной лексике они, конечно, используются иначе. Это слова: "мышь", это "собака" и слово "хомяк", менее известное, относящееся к компьютерному сленгу и, возможно, даже уходящее из русского языка, из сленга, но, тем не менее, существующее. Итак, мышь, собака, хомяк. Три животных, которые демонстрируют три разных способа возникновения новых слов.
Первое - "мышь". Ну, способ очень простой: лингвисты называют это калькой. Ну, в данном случае мы имеем дело с переводом. Берется английское слово "mouse", у которого первое значение переводится на русский как "мышь". Соответственно, новое значение компьютерное - вот, такая штучка, которая чем-то, наверное, напоминает мышь, отсюда в английском и появляется это новое значение; мы также переводим русским словом "мышь". Итак, это, по существу, перевод. Ну, такой, немножко, специальный, через первое значение, но перевод.
Второй путь. Что это такое, откуда взялась русская "собака"? Мы перевели что-то? Нет, в данном случае русский язык поработал сам. Эта метафора уже родилась в недрах русского языка. Вообще, ну, я не знаю, надо ли пояснять, что это значит. Это компьютерный значок в электронной почте. Я думаю, что все это знают. В разных языках этот значок называется разными словами. Ну, в частности, есть даже сайты, посвященные названию этого значка. И мы видим, что разные языки изобретают очень разное. В частности, очень распространена животная метафора. Почему-то этот значок... Я просто боюсь его рисовать неправильно. Это "а", спрятанная в "т". Это такая сложная буква. Но в этом значке, в этом образе разные языки увидели разных животных. Некоторые языки увидели улитку. Ну, в частности, немцы иногда используют название "strudel", что означает "водоворот". Тут даже не животная метафора. Но для немцев, скорее, здесь обезьянка. Для кого-то - улитка, для кого-то - кошка. В итальянском - улитка. Мы видим, что разные языки увидели разное за этим значком, а русский язык увидел собаку, то есть создал у слова "собака" дополнительное новое значение.
И последний пример - "хомяк". Всем ли это слово известно? Не всем уже. Ну, вот, оно, действительно, то - видимо, на грани ухода. Так называют главную, или домашнюю, страницу. И возникло это слово из-за существования, из-за близости к английскому "home page". Что это такое? Это не перевод, потому что русское "хомяк" не значит домашнюю страницу. Это не возникновение какого-то слова в недрах.., какого-то нового значения в недрах русского языка. Здесь произошло очень интересное явление. Русский язык хотел заимствовать английское "home page", но оно для него чужое. И вместо того, чтобы заимствовать это словосочетание, он начал искать внутри себя похожие фонетически слова - и нашел "хомяк". Ничего общего в значении у "хомяка" с "домашней страницей" нет, есть только близость звучания английского слова и русского. И русский язык - ну, совсем грубо говоря, - приписал соответствующее английское значение русскому слову. Это возможно только в сленге; в литературном языке данный механизм не работает, но, тем не менее, он очень интересен. Русский язык таким образом осваивает чужое, он придает ему свою форму. Я уверен, что вы знаете много таких слов. Наверняка, вы пользуетесь аськой, которая, на самом деле, ICQ. Примеры из другой, некомпьютерной, области: автомобилисты называют, скажем, Mercedes "мерином". Что общего с мерином? Ну, может быть, тоже средство передвижения, но, в основном, созвучие.
Вот, это механизмы, которые язык использует для того, чтобы заполнить некоторое место в понятийной сетке. Итак, первое - это компьютер, процессор, принтер, то есть простое заимствование, второе - калька, то есть перевод, третье - язык напрягает свои ресурсы и вырабатывает новое значение внутри языка, как правило, с помощью переноса (метафоры, метонимии), и игровой способ, последний, который в последнее время стал очень распространенным. Интересно, что в последнее, действительно, десятилетие русский язык пристрастился, в большей степени, к первому способу, то есть к заимствованию. Ну, так, если говорить метафорически, он стал немножко ленив. Конечно, это не русский язык стал ленив, а ленивы, прежде всего, люди, которые интенсивно заимствуют новые слова.
Ну, здесь дело не в профессии, но чаще всего это делают журналисты, не переводя, а просто заимствуя слово. Иногда - потому, что русского слова подходящего нет, а иногда - потому, что чужое слово чем-то привлекательнее. И, вот, это очень интересная вещь. Кажется, можно обойтись без заимствования, а все равно оно появляется. Почему? Оказывается, иностранное слово часто сопровождает некая аура привлекательности, неизвестности. Этим, например, грешат спортивные журналисты, которые часто вставляют заимствованные слова с тем, чтобы показать какую-то особенную специфику данного вида спорта. Но это происходит не только в спорте.
Приведу несколько примеров из области профессий. Вроде бы, очень важная для нас, с социальной точки зрения, часть лексики, но посмотрите, сколько новых слов появилось в последнее время: модель, риэлтер, стилист. А ведь, казалось бы, были старые: была манекенщица, был маклер, был парикмахер. Немножко изменились обязанности, но совсем чуть-чуть. Стилист там что-то еще делает, по сравнению с парикмахером. Примерно происходит то же самое, как давным-давно, когда парикмахер вытеснил брадобрея. Риэлтер - ну, вроде бы, то же самое, что маклер, но гораздо престижнее. Маклер, как правило, сочетался с прилагательным "черный", а здесь мы имеем респектабельную профессию, и для нее возникает новое слово, хотя, вроде бы, нужды в этом нет. Примерно то же самое происходит с моделью, потому что быть моделью, конечно, гораздо престижнее, чем быть в советское время манекенщицей.
Приведу еще примеры, которые близки сегодняшним молодым людям. Это междометия. Человеку старше определенного возраста практически невозможно произнести заимствованное междометие. Самое популярное из них - конечно, "вау", ну, и "упс". Почему они пришли в русский язык? Вообще говоря, междометия иногда заимствуются. По-видимому, было заимствовано давным-давно междометие "фи", которое сегодня уже даже и не очень употребляется. "Вау". Ну, прежде всего, мода. Конечно, мода. Но это междометие, все-таки, заполнило некоторое пустое место, потому что что оно выражает? Удивление, смешанное с восторгом. Такое приятное удивление. В русском языке удивление выражалось междометием "ой", но там совсем нет восторга. Так что "вау", в некотором смысле, пришлось к месту. Останется оно или нет - неизвестно. Когда проходит мода - вот, тут наступает час икс, когда решается: задержится слово в языке или нет.
Теперь - несколько слов о более сложном явлении - о том, когда речь идет не о появлении нового слова или нового значения, а когда мы начинаем иначе употреблять слова. И здесь можно привести много примеров. Я остановлюсь на любопытном, когда изменение употребления слова очень близко связано с реальностью, точнее, реальность навязывает нам изменение в употреблении слова. Приведу цитату из замечательной книги Корнея Чуковского "Живой, как жизнь". "И еще пример", - пишет Чуковский: "Молодое поколение, да и то, что постарше, давно освоилось с такими формами, как: "Звонила Вера, что завтра уезжает", - или: "Позвони Еремееву, чтобы прислал чемодан." Но еще Чехов не знал этих форм. Не знал он и формы "говорить по телефону". Он писал: "Сейчас в телефон говорила со мной Татаринова"". Ну, и несколько еще примеров. Заметьте: звонить мог только телефон, а не человек, и только потом произошел перенос значения звонить. Ну, это, как раз, называется "метонимия" - перенос по смежности. Вот, звонит телефон, а если человек с ним совершает некоторые действия, то и он звонит, потому что одновременно звонит телефон. Это произошло довольно давно. Ну, телефон придумали, и стали, по крайней мере, пользоваться, по-видимому, в начале 20 века. Тем самым, вы видите, что шла сначала притирка, какой предлог использовать: "по телефону", "в телефон". Действительно, вроде бы, мы говорим в трубку - значит, "в телефон". Но победил предлог "по", и, по мере освоения телефона, мы стали звонить "по телефону" и "звонить кому-то".
А что происходит сейчас? Я, например, каждый раз дергаюсь, когда слышу фразу: "Ну, я тебя наберу", - или: "Я вас наберу". Но, ведь, по сути дела, мы видим то же явление. Сказать: "Я тебя наберу", - еще лет десять [назад] было невозможно. Ну, никто так не говорил. И сейчас для меня это скорее неграмотно. Но, тем не менее, мы видим, что происходит тот же перенос по смежности. Набрать можно номер, а теперь можно набрать владельца номера. Тот, который его держит. Это означает, что мы постепенно, все еще (прошло уже больше века) продолжаем осваивать телефон. Появились некоторые новые выражения, которых я раньше не слышал и которые в текстах почти не зафиксированы. Это способ прощания: "На связи" или "До связи". Очень интересно, что, действительно, мобильный телефон связал нас прочнее, чем телефон стационарный. Мы даже не замечаем, как часто мы звоним в тех случах, тех ситуациях, когда раньше телефоном не пользовались. Очень часто, договариваясь, скажем, о встрече в тот же день, люди говорят друг другу: "Ну, еще созвонимся". Зачем - не очень понятно, и раньше бы никогда этого не сделали, потому что добраться до стационарного телефона или до автомата, все-таки, было трудно. Не то, чтобы очень трудно, но для этого нужно было приложить некоторые усилия: иметь, скажем, две копейки в кармане. А сегодня очень просто позвонить И, вот, отсюда возникли такие способы прощания, расставания: не "До свидания", "До новых встреч", а "На связи" (то есть, постоянно на связи) или "До связи" (ну, до ближайшей "на связи").
Еще одно, очень важное для языка, явление - это уход слова. Мы все понимаем, что слово ушло, если оно ушло много веков назад. Ну, если я произнесу какое-нибудь слово: "десница" или "паки" - вы все поймете, что это слова откуда-то оттуда, из древности. А как понять, что слово уходит на наших глазах? Ведь это самое интересное. Здесь можно тоже привести много разных примеров. Ну, прежде всего, уходят слова в том случае, если ушла соответствующая реальность, ушла соответствующая вещь, ушло соответствующее явление. Несколько примеров, которые, скорее, не должны быть знакомы молодым людям. Ну, скажем, "несун". Скажите, сколько людей знают это слово? Не понимают, потому что понять его можно. Ну, те, кто постарше, да? А молодые люди - никто не знает? Ну, вот, замечательно. Это слово - из советских фельетонов. Так назывались люди, которые, естественно, несли. Но что они несли? Они выносили какие-то вещи с родных заводов, с фабрик, которые не положено было выносить. Их ловили на проходных, критиковали в фельетонах, называя несунами. Еще один пример из жизни. Ко мне как-то пришел коллега из Франции и принес (в советское время, естественно), и принес банку растворимого кофе. И сказал: вот, выбросили товар, - не зная даже, в каком смысле выбросили. Ну, опять, я думаю, что молодая часть аудитории не поймет этот каламбур. А он, безусловно, имел в виду некий каламбур. Выбросить кофе или выбросить банку означает: бросить ее - да? Выкинуть на свалку, выкинуть в помойку. А в советское время "выбросить товар" - это означало, что товар появился на прилавках. Это был некий неожиданный акт, который надо было тут же ловить. Вот, выбросили - и уже смели. Вот, тоже важное советское слово. Сегодня никто эти значения не помнит.
Но иногда уход слова не объясним такими простыми причинами, что завершилась, закончилась какая-то реальность, исчезла. Скажем, слово "получка" - тоже очень важное в советское время: жили "от получки до получки". А сегодня как-то оно исчезает. "Зарплата" осталась, а "получка" пропала. Вроде бы, идеологии здесь не должно быть, хотя, наверное, если пристально смотреть, то можно ее увидеть. И последний пример, который я хочу сегодня привести, - "пишущая машинка". Действительно, мы теперь не помним, как назывался этот инструмент, этот механизм. А в текстах примерно до 98 года "печатная машинка" практически не употребляется. Была "печатная машина" - это большой станок. Иногда, очень редко - и, по-видимому, это связано с оговоркой. Ну, все-таки, действительно, печатают на ней. Начиная с 2000-го, это просто происходит регулярно, эта вещь из прошлого называется "печатной машинкой". Ну, потому, что глагол - "печатать", вот; он нам навязывает. На ней же не писали, а печатали. Причем ошибаются не только молодые люди. Ну, вот, у молодых людей даже не было других вариантов, что тоже примечательно. Дело в том, что пишущая машинка, конечно, - очень важный для 20 века предмет. Без нее, в общем, не обходилась ни одна семья, занимавшаяся умственным трудом. Поэтому очень интересно, что мы так быстро забыли эти слова, это словосочетание. В общем, забыли; не прошло и двадцати лет. Это очень яркий пример, как язык легко расстается. И, конечно, многие еще помнят, но те, кто постарше. Но, еще раз повторяю: даже те, кто постарше, уже путаются и уже говорят: "Нет, наверное, была и печатная". А текст этого не показывает. Более того, приведу еще и такие слова, которые уж никто из нас даже и не употреблял, но они существовали в русском языке: это "пишбюро" и даже совсем старое "пишбарышня". Конечно, никакой "печбарышни" или "печбюро" в русском языке не существовало.
Ну, вот, сейчас мы поговорили о лексике, которая стремительно изменяется, изменяется, в основном, пополняясь, но и многое теряя. Хорошо это или плохо? Вот, здесь мы отходим от такой строгой лингвистической позиции. Ну, конечно, жалко, когда слова уходят, и хочется их задержать, и хочется продлить эту память, и хочется, скажем, создавать словари старых, уходящих, слов, чтобы сохранить их, потому что за каждым словом скрывается понятие, очень важное для культуры, и, собственно, из слов состоит наша вселенная. Мы для всего, важного в этой вселенной, имеем, еще раз повторяю, название, состоящее из одного - ну, максимум, из двух - слов. Поэтому расставаться со словами не хочется. Но, по-видимому, это неизбежный процесс. И, вот, здесь надо понимать, что эмоции наши не могут удержать слово. Можно его записать, можно сохранить в словарях, но удержать его в живом общении невозможно. Можно ли противостоять наплыву новых слов? Ну, тоже, наверное, трудно. В некоторых обществах это пытаются делать. Есть общества с очень строгой лингвистической позицией. Причем это может быть и демократическое общество, и общество, близкое к тоталитарному. Скажем, я назову среди стран с такой жесткой позицией, охранительной, такие далекие друг от друга страны, как Исландия и Иран. Но в нашем обществе, по-видимому, это не удается. И, независимо от того, как мы оцениваем это: как хорошее или как плохое - говорим ли мы, что вместо этого слова можно использовать какое-то старое, и нам хочется использовать это старое, но язык постепенно навязывает новое. Сопротивляться этому можно, но, как правило, сопротивление не приводит к положительному результату.
Я хочу сказать, что этот процесс очень интересен. Для лингвиста это, действительно, необычайно увлекательное занятие - выискивать новые слова и отслеживать старые уходящие. Для носителя языка это бывает трудно, когда поток слов, как сегодня, слишком велик, и тогда в текст попадает много слов не очень известных. Я иногда читаю текст, и для понимания этого текста я должен привлекать свои знания из английского языка - и то, не всегда это помогает. Но, еще раз повторяю, это происходит только в периоды сломов: социальных, технологических, культурных. Если слом заканчивается, то стабилизируется и язык. Если же (вот, здесь очень важная мысль), если же язык не изменяется в этот момент: в момент изменения социального, в момент изменения технологического, в момент изменения культурного, - то он перестает обслуживать наши потребности. Мы не можем его использовать для того, чтобы говорить о новом, поэтому, хотя внутри себя я тоже бываю недоволен новыми словечками или жалею об уходящих старых, но это неизбежный процесс для того, чтобы язык оставался живым или, как писал Чуковский, "живым, как жизнь".
---------
Вопросы из зала и ответы.
---------
- Здравствуйте, меня зовут Лиза. Я закончила РГГУ, журфак (давно уже). Я хотела узнать: чаще всего заимствуют (ну, то есть русский язык заимствует) что-то, какой-то сленг из иностранных, а бывает ли такое, чтобы заимствовали из русского языка какие-то другие языки, чтобы они использовали это приветствие или прощание... Редко же, да, по-моему?
- Почти нет. Случаи можно просто, вот, пересчитать по пальцам одной руки. Есть известные примеры. Это то, что связано с достижениями советскими - скажем, слово "спутник". Есть предметы тоже русские, которые характерны именно для русской культуры. Это, скажем, "икра", "водка". Ну, для икры есть и свое слово. Ну, вот, такого, такой вещи...
- И медведи, да?
- Нет, медведи, все-таки, не заимствуются. Медведи слишком распространены во всем мире. Но матрешка, вот... Матрешка - она существует в русской культуре. Как ее назвать? Ну, конечно, русским словом. Есть легенда о том, что, скажем, французское слово "бистро" восходит к русскому "быстро", но это не вполне подтверждается. Здесь я бы был аккуратнее. И есть русская брань, которая довольно легко подхватывается. Ну, в частности, иностранцами, скажем, играющими в российских футбольных клубах. Знаменитые строчки Высоцкого: "Проникновенье наше по планете особенно заметно вдалеке. В общественном французском туалете есть надписи на русском языке". Ну, понятно, какие надписи там есть. Этого не надо стыдиться, но и не надо, наверное, гордиться. Распространение языка и отдельных слов, все-таки, обусловлено внешними обстоятельствами - прежде всего, экономическими и политическими. И, вот, так сложилось, что сейчас максимально силен английский язык. До этого были сильны, мощны - в этом смысле - французский, немецкий языки. Вот, они дали максимально большие потоки заимствований в разные языки.
---------
- Меня зовут Иван, преподаватель вуза, английский язык. У меня - два вопроса. Вот, вы говорили об исчезновении слов, когда исчезает само понятие и исчезает, так сказать, социальная потребность в них, да? Как вы объясните, вот, такой факт, что сейчас все больше и больше носителей русского языка не могут даже ответить на вопрос: что означает то или иное обозначение родства? Термины родства русского языка уходят, хотя сами отношения эти существуют, продолжают оставаться. Люди часто называют, но только не одним словом: там, "жена моего брата", например, да? И даже, вот, такой пример я слышал от одной пожилой женщины, которая говорила: "вторая бабушка моего внука". Четыре слова вместо одного. Чем это можно объяснить?
- Ну, есть разные объяснения. Я объясняю это тем, о чем я говорил. Вот, тем самым глобальным законом. Важное понятие - одно слово. Понятие становится менее важным - и слово может уйти из языка. Вот, то, что происходит с русской семьей, или с семьей в русском языке, - это показывает, как меняется статус семьи и статус отношений внутри семьи. Потеряно очень много слов. Я думаю, что вы слышали их, но, скорее всего, не знаете, что они значат: шурин, золовка, свояченица, свояк. Слышали? Ну, слышали. Я надеюсь, что слышали. Но вряд ли можете четко сказать, что они значат. А есть слова, которые вы даже и не слышали. Скажем, вуй и стрый - это названия дядьев по материнской и мужской линии, по отцовской линии. Если раньше семья была едина, проживала компактно, и эти отношения играли очень важную роль, то сегодня семья распалась, и сохраняются слова только для самых важных, ключевых отношений, а все остальные заменяются словосочетаниями, потому что про них говорить приходится реже. А раз редко, то можно и двумя словами, можно и тремя, или, вот, вы конструкцию целую породили такую. Да. Да-да-да. Но зато выясняется, что нам не хватает некоторых слов теперь, и мы тоже ищем их - иногда в английском языке, иногда где-то еще. Например, очень часто люди живут как муж и жена, не регистрируя брак. Это всегда было, но не в таких масштабах, как сегодня. И сегодня мы ищем. Скажем, в английском языке - слово "boyfriend", чтобы заполнить это отсутствующее место. Потому что в нашем языке было, конечно, такое слово, но оно имеет негативную оценку. Это слово "сожитель", "сожительница". Но это не очень красиво звучит. И, вот, мы ищем, как бы заполнить это слово. То есть появилось новое стандартное отношение; оно не новое вообще, оно новое именно как стандартное, регулярное отношение в семье; а слова для него хорошего, без отрицательной оценки, не существует.
- Еще один вопрос у меня, вот. В позапрошлом году в газете "Культура" читал ваше интервью. Там, в частности, вы говорили о том, что русский язык не будет вытеснен английским благодаря двум основным причинам, да? Это существование великой русской литературной классики и наличие в нашей стране достаточно большого количества малограмотных людей. Вот, не могли бы вы пояснить немножко поподробнее, почему каждый из этих факторов будет способствовать невытеснению русского языка?
- Для существования языка, действительно, нужна культура и нужны высококультурные люди, которые эту культуру делают. Но нам, безусловно, для культуры необходим Пушкин, как ее вершина, и многие другие замечательные писатели, поэты 19 века, и также необходимы - может быть, мы не смеем называть эту литературу великой, но - литература 20 века и даже литература 21 века, которая, вот, только-только началась. Но высококультурные люди часто изучают иностранные языки. Мы знаем, что Пушкин, скажем, письма писал по-французски. То есть высококультурные люди иногда ради моды, ради чего-то еще готовы перейти и в чужую культуру, и в чужой язык. Очень многие ученые утверждают, что надо писать статьи только по-английски. Я не против писания ученых статей, научных статей на иностранных языках. Безусловно, если человек хочет, чтобы его прочло как можно больше людей, надо писать по-английски. Но, если вы начинаете писать только по-английски, возможно, вы станете известным в мире ученым, но вы потеряете эту область языка, особенно если за вами пойдут все. Поэтому, если бы у нас была только высокая культура, это бы не спасло язык, хотя, конечно, это громадная, очень важная опора. А вот то, что есть огромное количество людей, которые никогда не выучат иностранный язык, а будут использовать русский язык, пусть не в литературной форме, в какой угодно - вот, это тоже огромная поддержка. И, вот, на этих двух столпах, текстах: высокой литературе, великой литературе, и массе людей не очень грамотных (по крайней мере, не все грамотные), но говорящих на родном языке, - вот, эти два столпа поддерживают русский язык и дают мне не только надежду, но и основание говорить о том, что в ближайшее время русскому языку ничего не угрожает. Это не значит, что за него не надо волноваться.
Комментариев нет:
Отправить комментарий