Сравнительная мифология (1-я лекция)

Здравствуйте! Публикую текст первой лекции Александра Владимировича Ващенко на тему "Сравнительная мифология", которая была прочитана на телеканале "Культура" в рамках проекта "Academia" 20 октября 2011 года. В лекции рассказывается о типах мифологических героев и героинь, приводятся их примеры из мифологии разных стран и периодов, а также анализируется национальная мифология ("русская идея", "американская мечта" и т. д.) и место мифа в современном, меняющемся, мире.

Текст и видео второй лекции - здесь: "Сравнительная мифология" (2-я лекция). Какими были герои древних письменных памятников на самом деле? Об этом - в лекции Игоря Данилевского "Историческая реконструкция - между текстом и реальностью". Какими героями были богатыри русских былин? Об этом - в лекции Александры Барковой "Русский негероический эпос. Былины". Наконец, каким героем мыслился Дьявол? Об этом читайте в лекциях Александра Махова "Средневековый демонологический бестиарий": 1-я лекция и 2-я лекция. О магическом ритуальном фольклоре: "Очевидное-невероятное. Магия слова". О сказках: "Очевидное-невероятное. Взрослые тайны детских сказок".

Источник видеолекции: http://www.tvkultura.ru/issue.html?id=114088

Ващенко Александр Владимирович - доктор филологических наук, профессор Московского Государственного Университета имени Ломоносова, заведующий кафедрой сравнительного изучения национальных литератур и культур факультета иностранных языков и регионоведения, член Союза писателей России, переводчик, руководитель образовательной программы по специальности "Культурология", специалист по литературе коренных народов Америки, мифологии, этническому искусству.

Дорогие друзья! Сегодня мне хотелось бы поговорить с вами о сравнительной мифологии, ее месте в традиционной культуре и цивилизации. В самом деле: зададимся вопросом о том, отчего миф в последнее время, в последние десятилетия, так захватил умы общества, что о нем не пишет сегодня только ленивый. Для начала, попробуем спросить об этом у него самого. Сегодня я буду рассказывать какие-то мифы, по ходу - слегка интерпретировать их.

Вот сюжет североамериканского индейского племени шайеннов. Это кочевое племя, Северная Америка. Обычно люди ставят палатки по кругу, и, вот, однажды один такой лагерь образовался, а в середине дети затеяли игры. Но игры не получались: племя давно уже сильно голодало. И, вдруг, в этот самый момент в центре образовались, возникли откуда-то два ведуна, или шамана - как хотите, назовите. Посмотрел один на другого - и говорит: "Ты выглядишь совсем как я. Кто научил тебя одеться так? На тебе такая же бизонья накидка, лицо так же раскрашено, перья на головном уборе одинаковые". Тот посмотрел на этого - и говорит: "Да это ты, наверное, смееешься надо мной. Ведь это только я имею право носить такой наряд". Они заспорили, и, чтобы выяснить, у кого право истинное, а у кого - ложное, оба отправились к ручью, который протекал недалеко от племени. И дразнит один другого: "Ты осмелишься войти в ручей?" Тот говорит: "Я-то осмелюсь, а, вот, ты осмелишься ли?" И оба одновременно зашли в ручей, стали погружаться все глубже и глубже, и опустились на самое дно, потому что каждый говорил другому, что именно в ручье он узнал об этом наряде. А в ручье жила старуха, которая, увидев их, сказала: "Внучки, зачем пришли?" И оба ведуна, как и должен быть президент настоящий или, там, премьер-министр, конечно, забыли о том, что они спорили, кто главнее, а сказали самое важное, в чем нуждается народ: "Бабушка! Помоги нам. Наш народ голодает". И старуха дала им две миски: одна - заполненная кукурузой, а вторая - сушеным мясом пеммикан. Ведуны вернулись обратно, накормили все племя - от стариков до малого ребенка, но, сколько ни брали из мисок, они оставались полными.

В чем урок, вот, всякого мифа и, вот, этого, который я только что рассказал? Он множественный. Во-первых, обратите внимание: два одинаковых, абсолютно одинаковых, человека. В природе такое очень редко бывает, и в традиционных мифологиях с подозрением смотрят на близнецов: один может быть ложный. Это всегда опасно: один истинный, второй ложный. Как отличить? Но здесь есть два близнеца сущностные. И мы только к концу мифа узнаем, в чем здесь дело, потому что и кукуруза, и пеммикан входят в этническую диету этого племени. Исторически обусловленно. А если мы еще выясним, что племя состоит из двух частей: одно называется "сутайо", а другое - "тсистсистас", и одно, видимо, было когда-то в истории земледельческим, выращивая кукурузу, а второе, вот, охотилось на бизонов, - то, когда они объединились исторически, образовалось единое племя, социум - как хотите, называйте. И поэтому обе части важны тем и другим образом.

Поэтому всякий миф есть вертикальное измерение вещей. Мифы - это вечные спутники человечества, с которыми исторически оно не расстается, и, хотя, казалось бы, мифы уже давно принадлежат древности, один ученый сказал, что мифы - это коллективные сны, мечты человечества. Поэтому важно понять, что, хотя миф может повествовать, по видимости, о чем-то ветхозаветном, архаичном, - это внешняя оболочка. На самом деле, это наука, мыслящая в понятиях, находится в постоянном поиске. В этом - ее родовое качество. Тогда как миф, мыслящий образы, все ответы уже имеет, и вопрос для нас заключается только в том, чтобы научиться добывать, распознавать эти ответы, постигая мотивы и образы мифа. Хорошо, все-таки, сказал о мифе поэт-философ Баратынский (прим. мое: я исправил две ошибки в прочитанном лектором стихотворении):

Предрассудок! он обломок

Давней правды. Храм упал;

А руин его, потомок

Языка не разгадал.

Гонит в нем наш век надменной,

Не узнав его лица,

Нашей правды современной

Дряхлолетнего отца.

Тут, прямо, целое научное определение. Кстати, об определениях. Вот, я уже произнес слово "миф" много раз. Надо дать какое-то представление о том, что же здесь имеется в виду под мифом: слишком уж понятие это обширно по смыслу. Договоримся о двух, самых важных, вещах, потому что все равно определение нам сейчас давать не время. Какова семантика слова "миф" в речи, как мы его употребляем? И, вот, каждый словарь - поразительная вещь! - дает нам два прямо противоположных значения слова "миф". Первое: миф - это рассказ о существенных аспектах мироустройства, в древности воспринимавшийся носителями, аудиторией, как правда. Второе значение - прямо противоположное: миф есть ложь, вымысел, нечто, не соответствующее действительности. Вот, размышляя над этим парадоксом, по-моему, можно прийти только к одному выводу. Первый смысл есть достояние традиционной культуры, для которой вопрос выживания напрямую был связан с мифологией. Второе значение (миф как ложь) есть достояние цивилизации, когда человек уже столь радикально порвал с природой, что миф стал ему препятствовать, и он стал его использовать произвольно - то есть, время от времени, манипулируя в своих прагматических целях, даже иногда не отдавая себе в этом отчет. Это первое обстоятельство. Второй момент, о котором нужно бы договориться, важен для понимания того, в каком виде бытуют мифы в нашей жизни. В этом плане, наукой можно считать установленным, что миф существует в виде сюжета, обряда и в виде особой формы сознания. От сознания абстрагируемся, экономя время, считая, что и в сюжете, и в обряде миф все равно в виде сознания существует.

Итак, как мне кажется, миф никуда не исчезал в истории человечества, и, вообще говоря, изучение сравнительной мифологии показывает, что эта самая мифология есть своего рода система элементов Менделеева, столь же точная в своих основных составляющих, только по природе других. Там все взаимосвязано. В самом деле, основные темы всякой мифологии, всякого мифа - это вечные темы нашего бытия. К ним относятся оппозиция порядка и хаоса, связь жизни и смерти, времени и пространства, мужского и женского начал, тема трансформации, метаморфозы, видимого и сущего, тема первотворения, единства и многообразия, даже абстрактного и конкретного, можно так сказать. Тарелка с кашей - не вымысел, факт, внешне далекий от мифа, в высшей степени конкретный. А если вспомнить, что каша на Руси - сакральная пища, как и хлеб; она в высшей степени, теснейшим образом, связана с обрядностью... Как тут не вспомнить детскую считалку, которая абсолютно мифологична по смыслу: "Ладушки, ладушки, - Где были? - У бабушки! - Что ели? - Кашку! - Что пили? - Бражку!" Ояень интересно, если мы вспомним: "ладушки, ладушки" - это способ призывания богини Лады в языческой Руси, который, вот, дожил до детской считалки. И что же это за бабушка, в гостях у которой... А всякая трапеза есть сакральный акт. Недаром верующие люди молитву читают перед каждой, благодаря Господа за предоставленную пищу. А здесь она является сакральной: "кашка, бражка".

Вот, подобно этому примеру, можно было бы выбрать любую мифологическую тему и ее обсуждать. Ну, давайте, остановимся на чем-то менее отвлеченном, более конкретном, ну, и на одном чем-то. Я думаю, на образе, на мифологическом образе героя и героини. Все-таки, герой - центральный элемент всякого мифологического сюжета, а, значит, и обряда, и любая история о нем переносит нас из настоящего в прошлое, а то, глядишь, и в будущее, причем иногда даже бывает эту перемену и трудно выделить. Поэтому обратимся к герою. В последние десятилетия в отечественном контексте не раз звучали гонения на само понятие героя и героики как на отжившее историческое прошлое, исчерпанное. Но нехитрый опыт покажет, что подобная точка зрения, то есть, не имеет никакого отношения к реальности. Родовые качества героя восходят к мифу. Они продолжились в героях богатырско-былинного эпоса; потом - литературные герои; наконец, понятие национального героя; и, вообще, живут, как феномен нашего непосредственного бытия, хотя не всегда заметны. Как отказаться от Ильи Муромца, Садко, с ними - Ахилла и Гектора, и, вообще, всех героев античности? А народам Азии надо отказаться от Гэсэра, Манаса, Давида Сасунци и множества других. Французов надо просить отказаться от Жанны д'Арк, латиноамериканцев - от Боливара и Че Гевары, нам - от героев двух отечественных войн, хотя бы, и так далее. Когда американского мифолога Джозефа Кемпбелла спросили о том, нужны ли обществу герои, и как это можно объяснить в мифологическом смысле, он ответил: конечно, нужны; общество должно знать, куда направляться, а герой задает вектор, особенно в кризисные эпохи.

Какие же именно типы героя мы способны встретить в любой мифологии - ну, или почти в любой? Понятно, что они там неравномерно могут присутствовать. В такой галерее мифологических героев самым распространенным, наверное, будет герой богатырского типа - воин-заступник. К таким относятся, конечно, древнегреческий Геракл, британский Беовульф, ирландский Кухулин, герои великих азиатских эпопей и множество им подобных. И историческая жизнь такого героя очень протяженная: от второго тысячелетия до нашей эры, когда возник Гильгамеш ("Эпос о Гильгамеше") до средневековых героев русских былин - былин, по крайней мере. Ну, с этим типом, как будто бы, все ясно.

Вторым номером в такой типологии нужно бы отметить героя-мудреца, героя-пророка, реформатора, весьма популярного в разных мифологиях, а потом переходящего, как-то естественно, в мировые религии. Вспомним библейских пророков и, собственно, Моисея; вспомним античного титана Прометея, даровавшего огонь; древнемексиканского пернатого змея Кетцалькоатля; кельтского Мерлина из предания Артуровского цикла.

Идем дальше. Отчетливо выделим тип героя-странника, который поражает воображение сверхчеловеческим пространством и невиданным опытом познаний, почерпнутых в этих странствиях. Таков Одиссей в античности, который, даже вернувшись на Итаку в конце, как мы помним, не прекращает своего странствия: он сообщает Пенелопе о том, что гнев Посейдона продолжается; ему надо идти дальше, пока он не найдет такой земли, - а он должен идти с веслом на плече, - где человек, не ведавший моря, скажет ему: что это за лопату ты несешь на плече? Ну, такие земли, наверное, есть, но, вполне возможно, что Одиссею прийдется странствовать вечно. По крайней мере, в нашем сознании он остается в пути. Гильгамеш, помимо своей воинской ипостаси, предстает великим странником, потому что он отправляется добывать людям бессмертие. Арабский Синдбад; герои ирландских скел, или саг, о чудесных плаваниях - это героические личности. И они, конечно, дошли до 20 века: открытие Северного Полюса, Южного Полюса, на ногах или на самолете, на чем угодно - это героический тип личности. "Люди железные, заживо зревшие область Аида", - говорит Гомер о спутниках Одиссея. Ну, все, кто смотрел гениальный фильм "Белое Солнце пустыни", в Федоре Сухове узнает Одиссея: путь домой приводит куда-то обратно, к новым приключениям, которые задерживают героя. В этом он нам и интересен.

Наконец, четвертой разновидностью в такой типологии героев, взятых из мифа, войдет, думается, творец. Героичной своей способностью, вот, к творчеству, роднящей его с богами. Тип героя-творца находим в различных мифологиях, в двух разновидностях. Вот, это важно как-то заметить. Это может быть божественный мастер, вроде древнегреческого Пигмалиона и, особенно, Дедала, построившего Лабиринт и, особенно, чудесные крылья, способные унести узников на свободу. В русском литературном фольклоризме находим этот тип в образе Данилы-мастера (у Бажова) или даже в образе лесковского Левши. Это создатель неповторимых материальных вещей, способных оживать, длиться вечно; сами-то они творят чудеса, эти вещи. Вторая разновидность такого героя-творца - божественный певец, поэт. Мы знаем, что Орфей обожествлялся в Греции, породил даже целое мистико-философское направление орфиков. А еще был Орион, спасенный дельфинами за дар своих песен. В отечественной традиции нам знаком некий купец из Новгорода, игрой своих гуслей в подводном царстве очаровавший морского царя и его дочерей. "Слово о полку Игореве" трижды отсылает нас к мифолегендарному Бояну, чье искусство способно было трансформировать окружающее. Боян предстает нам недостижимым эталоном. Я позволю себе задержаться несколько на этом архетипе. В стихотворении "Пророк" Пушкин впервые в России, а, может, и в мировой лирике, раскрыл перед читателем родовой признак всякого настоящего поэта - дар пророчества. Еще раньше, в Англии, о том же сказал Шелли: "Поэты - это исполинские тени, которые грядущее отбрасывает в настоящее". Пушкин же показал нам, что удел истинного поэта - мученичество. Таков удел и пророка. А сила его - в точности предвидения и словесной магии, трансформирующей наше сознание.

Фрейд, пытаясь спроецировать свои открытия в области психоанализа на область истории и культуры, не без досады, смешанной с восхищением, восклицает в одном месте: "Поэты всегда все знали". Эту особенность поэта красноречиво иллюстрирует валлийский сюжет о барде Талиесине - чудесном младенце, найденном, почти подобно Моисею, тоже в тростниках. Миф рассказывает о том, как приемный отец героя был взят под стражу королем, и Талиесину пришлось отправиться выручать его. Талиесин вошел туда и увидел во дворце, в главном зале, перед троном множество бардов и мудрецов, которые увеселяли короля и демонстрировали ему свое искусство слагания стихов и, вот, различной другой магии. Талиесин уселся в уголке и стал делать то, что делают иногда дети: он взял и пальцем стал водить по губам, производя вот этот вот звук: "плплплплплпл...". И в тот же миг все барды онемели. Они не смогли сделать ничего, кроме повторения этого звука: "плплплплплпл...". Король сначала оказался в недоумении, потом разгневался и посулил, видимо, им всяческие неприятности, после чего самый главный и сильный бард, подползая к трону, сказал: "О, король! Это не мы. Мы не виноваты. Там, у двери, сидит какой-то мощный дух, который заставил нас онеметь и делать то, что мы делаем". Тогда король велит Талиесину выйти и сказать, кто он такой. Ну, нарекание имени - это, конечно, тоже мифологическая коллизия: имеете имя - вы живы, не имеете имени - извините, вас нету. Что сказал Талиесин? Он сказал истинную правду, хотя звучит она в высшей степени невероятно. Там длинное стихотворение, которое он прочитал, тут же сложенное, но есть там такие строки: "Родился я в небесных пределах. Я был с Господом моим на небесной тверди, когда он Люцифера низвергнул в бездну. Знаменосцем я шел перед Александром. Перечел я все звезды с юга на север. Я нес Божье Слово в долину Хеврона. Я составил план Вавилонской башни. Я в ковчеге с Ноем плавал по водам. Я видел, как строился Рим Великий. Я видел, как рушились стены Трои". Своим воображением поэт присутствует всегда и везде, и позволяет и нам тоже разделить с ним эту возможность. Не пренебрегайте магией поэзии, потому что это, конечно, великий дар, который нам приносит поэт.

И скандинавская мифология нам объясняет, как все это произошло, что такое поэзия. Там она именуется медом мудрости, особым даром, питьем асов - богов. Верховный бог Один, как помним, обманом добыв этот мед у велмкана Суттунга, обратился в орла и улетел прочь. И, хотя основной груз меда, что он нес в клюве, стал достоянием поэтов, часть меда Один (торопился) и выпустил через задний проход. И, вот, тот стал достоянием рифмоплетов, поэтических бездарей и жуликов. Миф учит нас науке отличать магию пророческой поэзии от вульгарной болтовни, выдаваемой за поэзию. А, между тем, эффект от истинной поэзии, если вдуматься, сходен с музыкальным; это тоже магия. И немудрено: по поверьям древних этрусков, музыка, как и поэзия, соединяет все три мира: подземный, земной и небесный, то есть прошлое, настоящее и будущее.

Можно выделить еще два архаических типа мифологических героев. Я называю их архаическими, к которым относим божественных близнецов и хитреца-трикстера, о котором много написано, который сочетает в себе черты мудреца, хитреца, простака, шута и культурного героя, и очень сложное содержание. Еще его именуют трансформером, потому что он сам меняет облик и несет с собой перемены. Ну, у народов Северной Америки много разных примеров: койот, норка, кролик. Кролик известен у майя, как известно вам, наверное. А у афроамериканцев - знаменитый братец Кролик, которого у нас дети начинают читать довольно рано. У степных индейцев хитрец предстает в образе паучка, хотя и не только у индейцев это есть, а у народов Африки. У народов Африки это Ананси. Огромные циклы есть о хитреце от Аляски до Африки; может быть, и гораздо шире, до Полинезии. И мне бы хотелось рассказать вам один сюжетец. Вот, Ананси, как известно, считается очень умным. Но ему оказалось этого мало, и он решил собрать всю мировую мудрость. Собрал. Положил в корзину, повесил на грудь (ну, чтобы не украл никто). Где спрятать? Проблема. Думал, думал... Самая высокая пальма - вот, там никто не доберется. Полез на пальму. Сил хватило долезть до середины. Дальше, выше лезть - сил нет. Ниже - обидно. И, вдруг, думая, думая, слышит голос снизу, голос ребенка: "Дяденька, ты корзину-то бы на спину повесил! Легче бы было наверх-то лезть." Ух, как разозлился Ананси: не всю мудрость собрал все-таки, что-то осталось. Конечно, бросил корзину вниз - ну, и вся мудрость разлетелась по свету. Вот, видите, и здесь - хотя бы двойной урок; хотя, может быть, и больше мы получаем от мифа. Во-первых, почему мудрость, любовь, там, какой-то другой человеческий дар не может принадлежать одному человеку. Солнце, Луна, звезды, которые украл ворон - тоже для людей - у богатого человека какого-то там, - не может принадлежать одному, по самой природе вещей. И второе: устами младенца глаголет истина. Ну, а ребенок, начиная с мифов и кончая литературой, - это, в общем-то, практически всегда символ будущего.

Мы рассмотрели несколько архетипичных героев мифа, и все они, как ни крути, - мужчины. А что же мифологическая героиня? Как выглядит она в мировых мифологиях? Вот, тут-то и начинается самое интересное. Во-первых (наверное, с этого надо начать), что женщине, как полагает тот же Джозеф Кемпбелл, который, в общем-то, сравнительную мифологию знает хорошо, женщине, в отличие от героя, которому нужно доказать в сюжете то, что он герой, своими подвигами, - женщине исконно присуще героическое качество, потому что она осуществляет рождение новой жизни, то есть делает то, что делает герой обычно в мифе, - пронзает миры, переходя из одного мира в другой, из прошлого в будущее, из, там, подземного мира, вот, в наш, земной. Кэмпбелл комментирует: древние ацтеки это понимали; женщин, умерших при родах, они помещали на то же небо, куда помещали воинов, павших в битве.

Ну, а теперь - о другой загадке: все дело - в том, что женщина в мифологии, как правило, предстает амбивалентно, и это свое качество она проявляет в трех аспектах. Во-первых, как жизнедарительница, Мировая Мать, а, во-вторых, как смертеподательница. Мать Сыра Земля рождает и погребает жизнь. У древних шумеров богиня любви - Иштар, и сестра ее Эрешкигаль - богиня смерти, но они сестры родные.

Пойдем дальше. Вторая ипостась женщины - вот, такая же амбивалентная. Женщина мифа предстает как нарушительница запретов и, одновременно, культуроустроительница. Значит, с одной стороны - разрушительное начало, с другой стороны - выполняющая цивилизующую, созидательную роль. В первом случае перед нами - древнегреческая Пандора, которая принесла в мир болезни, из любопытства открыв шкатулочку, которую, как известно, открывать не надо было. Библейская Ева и многочисленные героини, скажем, русских сказок. Во втором - ну, один пример приведу. Сказочный, но, по сути, глубоко мифологичный сюжет европейский - о красавице и чудовище, в котором женская любовная магия - ну, скажем, поцелуй - позволяет мужчине обрести свой истинный, совершенный, облик, внутреннее естество свое раскрыть. Ну, и очень интересно: если вы посмотрите в словарь символов, он укажет нам, что семантика образа женщины очень богата; в том числе, она предполагает замкнутое культурное пространство: сад, двор, дом, шкатулка, ларь - отсюда пушкинская Татьяна Ларина, хотя имя ее происходит также и больше от "лар" - духов семьи в Древнем Риме.

И, наконец, женщина предстает в виде верной и неверной жены. Назовем это архетипом Елены и Пенелопы. Дело в том, что эти древнегреческие героини - тоже родные сестры; и если суть одной, то есть Елены, - красота, с ее магией и, в то же время, угрозой хаоса, войны из-за красоты: "Что Троя вам одна, ахейские мужи?" - пишет Мандельштам; то достоинство второй - верность. Недаром имя "Пенелопа" означает "уточка": уточки живут парами в природе. Из оппозиции верной и неверной жены, однако, вытекает весь арсенал мировых сюжетов о роковой любви: Тристан и Изольда; Ланселот и Гвиневера из Артуровского цикла; в отечественной литературе мы приходим к "Грозе" Островского, к Толстому ("Анна Каренина" - отклик на "Госпожу Бовари" Флобера); Шолохов в "тихом Доне" - то же самое. Мировые сюжеты.

Ну, вот, я поговорил о всякой архаике, о мифологии традиционных культур и древних цивилизаций. Но что происходит с мифами на стадии нации? Ведь недаром говорят же иногда, порой, о национальной мифологии. Что же, в целом следует заметить, что мифология со временем исторически трансформируется, но, думается, в прошлое никуда не уходит. Такие вещи, как национальный характер, национальная идентичность, этнонациональные ценности и, наконец, феномены этноцентризма и примордиализма - все это восходит к идеям и образам древних мифологий. Мифологические образы переходят в национальную эмблематику и символику. Так, мифологическая оппозиция мужского и женского начал трансформируется, ну, в колониальном контексте, в образ конкистадора, силой берущего девственный край (скажем, южноамериканская сельва). Исконно мифологическая тема германских народов в Европе - это проклятое сокровище, клад, но проклятый, который, в конце концов, после целого ряда сюжетных перипетий приводит героев и все общество к теме Рагнарёк - Конца Света. Это находит отражение в вагнерианской теме "Сумерек богов", в идее Шпенглера о закате Европы. Ну, а сюжет о Граде Китеже, скажем, можно встретить не только в родной для него России, где он рожден монгольским нашествием, но и в ряде схожих ситуаций - например, в американском колониальном контексте: там есть схожий сюжет. Аналогично, очень интересно культуролог, историк Эдуард Яковлевич Баталов именует такие понятия, как "русская идея" и "американская мечта" национальными идентификационными мифами. Тезис о национальной общечеловеческой значимости мифа, мифологии можно развивать и дальше.

Но, я думаю, нам надо теперь коснуться современной эпохи. Что произошло с мифом в эпоху постмодерна, технократии, информационных технологий и глобализации? Следует напомнить, что все названные тенденции сильно связаны с тем, что мы живем во время воинствующей коммерциализации и, как следствие, массовой культуры и манипулирования сознанием. В связи с этим, обстоятельствами, все более операбельным становится не первое значение мифа, а второе - миф как фикция, то, чего нет, но что, так или иначе, выгодно представить как реальное и единственно верное. Ярчайшим выражением этого служит реклама. Процесс этот происходит повсеместно, но все выразительнее, думается, он сегодня выглядит в России. И процесс этот достаточно тревожен, потому что он связан с активно внедряемой коренной общественной переоценкой ценностей, имеющей отношение к мифологии (в первом значении). В частности, многое в мифе и в любой конфессии, которая от него потом отделилась, ведь является сакральным. Например, библейские заповеди. Они продолжают... Библия, Ветхий Завет - дело очень давнее, но мы продолжаем серьезно ориентироваться на эти древние правила. В процессе невиданного, мирового по своим масштабам процесса коммерческой конкуренции, где ничего святого быть не может, кроме личной, корпоративной выгоды, все, что являлось традиционно сакральным, ныне последовательно десакрализуется. Ну, скажем, на место национального героя может активно пропагандироваться антигерой, а то и просто предатель. Предательство при этом подается как одна из коммерческих акций, как всякая другая. Таков лишь один из путе манипулирования мифом сегодня. Налицо и другой путь - скажем, коммерциализация мифа. Сошлюсь, но только на один пример: американская пособие (оно уже переведено) под названием "Создание брендов с помощью архетипов". Там, правда, происходит подмена понятия: архетипами, по воле автора, именуются стереотипы. Но общая тенденция налицо: попытка выдумать таких героев, которых общество купит, снижение уровня всякого знания, попытки дозировать информацию, манипулировать информацией в вечной борьбе порядка и хаоса, характерной для жизни общества, усиливает эсхатологические эффекты - ну, то есть, связанные с ощущением Конца Света.

Эпоха рождает, правда, и другие тревожные тенденции, связанные со сменой моральных ориентиров, которые, на первый взгляд, далеки и от мифа, и от морали, и от манипулирования. Так, например, исподволь, но неуклонно, а по мере развития техники, человечество традиционно отказывается от данной ему природой категории памяти - исторической и личной. Память в мифологии сакрализовалась. Она способна переносить нас в любое время и пространство, накапливать и использовать опыт, оживлять чувства, поэтому в Древней Греции известна Мнемосина - дочь Урана и Геи, Неба и Земли, которая от Зевса родила 9 муз: все науки и искусства. По другому источнику, в Беотии у святилища протекали два ручья: Мнемосина (память) и Лета (забвение), то есть, альтернатива памяти есть потеря сознания. Письменность не стала врагом для устной памяти; оба уживались бок о бок многие столетия. Книгопечатание подорвало основу устности, но подарило памяти новые возможности. С книгой в обнимку мы вступили в 20 век. Вот, тут уж скорость отказа от памяти увеличилась многократно. Книга экранизируется и становится альтернативой первоисточнику. Чем дальше, тем больше. Все уже на него ориентируются, а книжку прочитать не успевают. За кино следует телевидение, противопоставившее тексту картинку, над которой за вас уже подумали, кто нужно. Вам думать не прийдется, потому что картинки слишком быстро меняются и несут, ну, некий заданный смысл довольно часто. Сокрушительный удар по памяти нанес компьютер, а затем - глобальная сеть Интернет. Зачем искать в библиотеке? Найди в Интернете. Этот лозунг московского метро, наверное, многие помнят. То есть, по сути, что происходит? Человек добровольно передоверяет свою память технике.Но пред нами - тоже миф (во втором его значении). Фетишизация компьютера и Интернета у молодежи, электронных книг, планшетов обычно производится теми, кто эти книги не читает, а продает. Вот, для этого она и производится. Нельзя быть против компьютера, но компьютер - это инструмент, куда информацию закладывает человек - то, что он может.

Невозможно приветствовать отказ от индивидуальной мысли и памяти, от подмены реальных коллизий виртуальными. И, все-таки, мне кажется, что, несмотря на весь радикализм этих перемен, в родовых своих признаках человек остается человеком, и никакое виртуальное, печатное даже, слово не заменит устного, живого общения, способного объединить рассыпанное из мозаики в хаос человечество. А, значит, и ничто подлинно мифологическое нам по-прежнему не чуждо; так уж мы, слава богу, устроены. миф продолжает объяснять нам, хотя и не в понятиях, а в образах и прозрачных притчах, кто мы, откуда, и куда нам направляться, если хотим выжить и остаться людьми. В истоках каждой мифологии, а, значит, в истоках общечеловеческой истории, заложена идея певотворения, и, вот, многие из мифов о первотворении рассказывают о том, что важно нам на все времена. Этому вторит известный писатель Оруэлл, который сказал любопытную вещь; первая часть высказывания вполне мифологична (в первом значении); он говорит: "Кто управляет прошлым, управляет будущим". Но Оруэлл добавляет довольно страшную вещь; он говорит: "Тот, кто управляет настоящим, управляет прошлым". Давайте все вместе управлять натоящим, прошлым и, тогда, будущим. Спасибо вам большое.

-------

Вопросы из зала и ответы.

-------

- Здравствуйте. Меня зовут Ольга. Такой вопрос: как связаны, вот, эти фигурки, которые у вас - на столе, с темой этой лекции?

- Ну, вот, здесь у меня собралась довольно разношерстная компания. Вот, это калужская игрушка, называется громотуха. Видимо, это имитируется пение птиц, которые тут, вот, сидят на этом дереве. Но, если вы посмотрите, перед вами - в общем-то, Мировое Древо, точно так же, как и на этом мексиканском, ну, мини-алтаре. Здесь есть место для свечек, но изображено, конечно, Древо Познания, находившееся в раю; тут есть фигурки Адама и Евы. Мы раз в году с вами празднуем Мировое Древо, когда встречаются Старый Год и Новый. Древо соединяет три мира: верхний (небесный), подземный и земной. Ну, метафорически, - прошлое, настоящее и будущее; можно и так сказать. Вот, эта вещь - довольно занятная. Если бы я не знал, где я это купил совсем недавно, я бы сказал, что это происходит из мексиканской традиции католической, но заимствованной из мифологии. Это называется по-испански "ойо де диос". Я их видел в Нью-Мексико. Глаз божий, который вешается в качестве оберега на дверь - там, перед квартирой, - и считается, что недобрые мысли, которые там могут у кого-то проявиться, они исчезают, когда к вам люди заходят. Но я купил это в городе Каргополе, и мне сказали, что - и там есть такая сопроводилочка маленькая - что это русская народная кукла, описанная (очень древняя) - описанная у Рыбакова (академика), и, вот, она называется "око божье". Кто у кого заимствовал, я не знаю. Не исключено, что это все - параллельно развивавшиеся вещи. Все может быть.